Кланы Пустоши - Страница 20

– Так на Корабль же, на Арену гладиаторскую, ты чего, забыл? Сам же хотел их там продать, а еще встретиться с этим, как его… с Графом, хвастал, у тебя с ним сделка какая-то крупная, важная…

– Ну от, правильно. Не забыл я. Втемяхал теперь?

– Ага, – сказал Чеченя. – Теперь втемяхал. Вóт чего ты третью клетку приказал на телегу…

– Ну то-то же. Значит, давайте цепи с него долой – и вниз. Вечером в дорогу, а ехать далеко.

Глава 6

На бегу ящер качал хвостом, высовывал длинный язык и громко шипел. Управлял им низкорослый жилистый бандит, которого все звали Крючком. Особенно примечательными у Крючка были уши – оттопыренные, большие и розовые. Три ящера, волочившие повозки с клетками, где сидели мутанты и пленник, шли в середине каравана. Он состоял также из мотоциклов – у одного была коляска, – мотоциклеток, трех мотофургонов и «Панча».

Один из мотофургонов, которые на Пустоши еще называли самоходами, тащил на прицепе цистерну с горючим. Второй вез бочку воды; в дощатый кузов третьего сложили провизию, а сверху на шесте водрузили красное полотнище с намалеванной черной краской буквой «М».

Бок уже почти не болел, силы постепенно возвращались к Турану. Его кормили дважды в сутки, после чего ненадолго выпускали из клетки под охраной Крючка и бандита по кличке Малик.

Чеченя остался командовать во Дворце; в путешествие к Кораблю, стоящему в центре огромной пустыни, отправился сам атаман Макота. Он подошел к телеге лишь однажды, когда под вечер первого дня пути Туран, перегревшийся на солнце, в полубреду лежал у прутьев клетки. Сухой сезон закончился, дневная жара досаждала уже меньше, но в полдень под прямыми солнечными лучами было все еще опасно. Караван остановился на привал, бандиты разминали затекшие мышцы. Кому-то выпало охранять машины, кто-то, нарубив веток с колючих кустов, разжег костер и занялся ужином, прочие без дела сидели на камнях. Со всех сторон доносились ленивые голоса, ругань и смех.

Крючок, спрыгнув на землю, встал рядом с Макотой. Лопоухий монотонно двигал челюстями, катая во рту жвачку – слабый наркотик из болотной травы, растущей где-то под Минском. Пластинками высушенных и спрессованных стеблей был забит кошель, висевший на поясе Крючка.

Бандиты молча глядели на пленника, он же едва различал фигуры у повозки. В голове до сих пор гудело злое полуденное солнце, обожженная кожа на лице стянулась, будто ее вымазали клеем и тот засох.

– Ну ты, слышь, – обратился Макота к Крючку. – Ты скажи, почему вокруг меня одно дурачье?

Крючок, меланхолично жуя, пожал плечами.

– Вот ты тоже дурак, как и остальные.

– А-а… – равнодушно протянул лопоухий бандит.

– Я чё те сказал? Я сказал: чтоб с шакаленком порядок был. До конца пути ты за это отвечаешь. Сказал?

– Ну, сказал.

– Не «ну, сказал»! – повысил голос атаман. – Я приказ те отдал! Так чего он полудохлый, тупая твоя душонка?!

– Ну так солнце же. Спекотно днем.

– Спекотно! Тупой! Так тряпку возьми и накрой клетку! И воды ему дай! Карл во Дворце остался, здесь его лечить некому. Короче, ты запомни, Крюк: ежели он сдохнет – посажу тебя самого в клетку и продам на Арену. Обучат тебя красиво помирать и отправят на игрища. Понял, стручок ты кукурузный?

Крючок пожал плечами и равнодушно пробурчал:

– Понял.

Когда Макота ушел, бандит выплюнул жвачку, достал из кошеля новую пластину, сунул в рот и полез на телегу. Первым делом он протолкнул между прутьями тыквенную флягу с водой, потом вытащил из поклажи большой кусок брезента и накрыл клеть.

Распухшими пальцами пленник выдернул из фляги затычку, напился, протер лицо и шею, побрызгал на затылок. Стало легче, гул в голове смолк. Туран откинулся на спину и закрыл глаза. Его везли в Донную пустыню, чтобы сделать гладиатором, бойцом на Арене или «бегающим мясом». Про игрища на Корабле постоянно рассказывал Шаар Скиталец. Он часто упоминал одно из представлений, когда на центральную, самую большую Арену выгоняли толпу безоружных рабов, а затем спускали на них оголодавших мутантов и мутафагов. Для людей это была верная смерть, никто не выживал, хотя иногда доведенные до отчаяния рабы умудрялись завалить пару-тройку тварей.

Крючок принес миску тыквенной каши и кукурузную лепешку. Миска между прутьями не пролезала, бандит поставил ее на солому, устилавшую дно телеги, почесал волосатую грудь и ушел к костру, к товарищам, которые передавали по кругу бутылку.

Туран прижал лицо к прутьям, просунул между ними руки и принялся есть, макая лепешку в кашу. Лепешка оказалась полусырой, тесто липло к зубам, зато его щедро сдобрили перцем.

Поздней ночью, когда стало прохладнее, караван отправился в путь и ехал без остановок почти до полудня. Ящерам раскаленный воздух не доставлял неудобства, зато людям в душных кабинах приходилось несладко.

В полдень бандиты останавливались на несколько часов, прятались под «Панчем» и фургонами-самоходами, расстелив на горячих камнях куски толстого брезента. Лечь, накрыть лицо соломенной шляпой и дремать в ожидании вечерней прохлады – единственный способ переждать жару.

Плотная ткань защищала Турана от прямых солнечных лучей, но дышать горячим воздухом было тяжко. Он укладывался ничком, закрывал глаза и валялся до тех пор, пока караван не трогался с места.

Они ехали мимо развалин заброшенных поселков, занесенных песком фундаментов, карьеров и пустырей. Пленник целыми днями переползал по дну клетки с места на место и разглядывал окрестные пейзажи. Никогда раньше Туран не бывал так далеко от родной фермы. Машины катились по холмам и долинам, иногда вдалеке проходили стада сайгаков, пробегали небольшие стаи шакалов или волков-панцирников; изредка появлялись люди, охотники или бродяги, но никто не пытался приблизиться к охраняемой колонне.